Одна из самых устрашающих тенденций последних лет — неуклонный рост количества самоубийств среди «фагоцитов» государственной системы — служащих полиции и Росгвардии. При первичном поиске в интернете заголовки СМИ пестрят описаниями событий соответствующей тематики.
Этот текст не является пропагандой суицидов. Он и проведенная коллективом редакции работа преследуют цели привлечения всестороннего внимания к одному из угрожающих, деструктивных явлений современного общества и возможности преодоления разрушительных тенденций.
То, что Российская Федерация занимает одно и лидирующих мест по числу суицидов граждан на душу населения, давно не секрет. В среднем число добровольных уходов из жизни в нашей стране составляет 26,5 случаев на 100 тысяч населения. При том, что мировой показатель таких смертей составляет 10,5 на аналогичное число жителей. Опережают нас в этой печальной гонке только такие «интересные» страны, как Лесото и Гайана, где аналогичная статистика выдает цифру в 28,9 и 30,2 трупа самоубийц на 100 тысяч жителей соответственно.
При этом, исходя из сведений Всемирной организации здравоохранения, по количеству самоубийц-мужчин Россия и вовсе занимает первое место в мире, выдавая цифру примерно 45 тысяч покойников в год или 48,3 мертвеца на 100 тысяч мужского населения в год. Причем доля мужчин в этой скорбной статистике выше женского показателя примерно в 1,8 раза. А в РФ и вовсе в 6–7. Причем «уходят» мужчины самого что ни на есть дееспособного возраста — от 25 до 45 лет. Опять же если во всем мире показатели суицидов неуклонно снижаются, то именно в РФ они или растут или остаются на неком «стабильном» уровне.
Самым же неприятным моментом этого печального описания является то, что все приведенные цифры усредненные. То есть какой-либо градации по категориям населения и определения в них процента покончивших с собой у нас просто не ведется. Или же ведется, но прячется под такими устрашающими грифами допуска, что простому (и даже не очень простому) смертному эти документы найти невозможно. По крайней мере, в открытом доступе заслуживающих доверия данных такого рода точно нет.
И на все это наложилась одна из самых устрашающих тенденций последних лет — неуклонный рост количества самоубийств среди «фагоцитов» государственной системы — служащих полиции и Росгвардии (последняя все же «отпочковалась» от МВД недавно, и весь кадровый ее состав — выходцы из «материнской» структуры). При первичном поиске в интернете заголовки СМИ пестрят описаниями событий соответствующей тематики.
Явная положительная динамика подобных поступков в среде людей в погонах при первом приближении не укладывается в общепринятую статистику причин сведения счетов с жизнью и основных «групп риска», внутри которых такие вещи чаще всего происходят. Итак, если верить психологам (а почему бы им здесь и не верить?), то самыми частыми (общепринятыми) причинами расправы человека над самим собой, являются:
— возрастной кризис,
— грубые психические расстройства личности,
— развод с женой/мужем,
— смерть супруга,
— отсутствие семьи,
— неизлечимая болезнь,
— отсутствие работы,
— одиночество.
В социальном плане к тем самым «группам риска» относятся:
— лица, с замкнутым образом жизни, так называемые одиночки,
— подростки с расстройством межличностных коммуникаций,
— лица, злоупотребляющие спиртным или наркотиками,
— люди с выраженным асоциальным поведением,
— люди с аномально высоким уровнем самокритичности или страдающие от различных унижений,
— лица, столкнувшиеся со смертью близкого человека,
— гомосексуалисты,
— подростки с фрустрацией и взрослые, страдающие неврозами.
У любого думающего читателя сразу возникнет вопрос: «А при чем тут полиция?» И действительно, на первый взгляд ни при чем. Многие ситуационные признаки можно отмести с ходу. Как бы кто ни относился к полиции (редакция «Преступной России», к слову, относится к ней хорошо и искренне сочувствует тому, какие нелегкие дни сейчас переживает МВД), но смело можно сказать, что серьезных психических болезней, одиночества, неизлечимых соматических патологий, безработицы, одиночества, брошенности и т.д. у большинства сотрудников в «багаже» нет.
Мало среди них (по крайней мере, если говорить о младшем и среднем начальствующем составе) и хронически замкнутых людей. Как и наркоманов, алкоголиков, лиц с девиантным (отклоняющимся от нормы) поведением или же подвергаемых систематическим пыткам, гомосексуалистов, невротиков и тому подобных субъектов. В этом смысле полиция все же «чище» окружающего ее общества. И тем не менее — суициды, суициды, суициды… Почему? Понятно, что работа полицейского (особенно «на земле») — далеко не мед. И она по определению нелегкая, связана с множеством опасностей и проблем. Но… стреляться, лезть в петлю, поджигать себя? Неужто нельзя просто уволиться? Как вообще можно объяснить такой вал самоубийц в погонах? Не так давно попытку подступиться к этой теме предприняла «Лента.ру». Коллектив «Преступной России» внимательно ознакомился с трудом уважаемых коллег под названием «От предсмертных записок избавляются на раз» и нашел его при всех достоинствах весьма спорным.
Возьмем, к примеру, утверждения одного из анонимных собеседников «Ленты». Бывший полицейский по имени Павел рассказывает, что «любое увольнение — дополнительное препятствие для выполнения установленного плана, абсолютно не выгодное руководителю». Конечно, незаменимых людей нет — но с новыми сотрудниками приходится возиться и посылать их на обучение, а работы меньше не становится. Поэтому, когда человек приходит увольняться, ему угрожают проверкой, уголовным делом и тюрьмой за служебный подлог. По большому счету, суицид сотрудника часто говорит о том, что начальник имеет на него серьезный компромат». И это вызвало у нас наибольшие сомнения. Безусловно, такие случаи существуют. Однако, исходя из информации, предоставленной нам собственными источниками (думаем, ничуть не менее осведомленными, чем респондент из приведенного текста), они все же редкость. Уходят из МВД в большинстве своем относительно легко. По крайней мере, куда легче, чем из ФСБ или СВР, ФСО и без стольких бюрократических проволочек… Однако и кончают с собой в полиции в разы чаще чем в этих структурах. Более того, больше, чем в МЧС, ФСИН или ФССП.
Казалось бы, налицо тупик. Но мы посчитали такое препятствие не тупиком, а недостатком специальных познаний в этой области человеческой психики и поведения. И ввиду того, что речь идет о явно ненормальном социальном явлении, к тому же все более расширяющемся по числу жертв, недостаток может быть преодолен только комментариями экспертов, за которыми наш журналист и отправился к двум профессорам государственных университетов. Сотрудники высшей школы, психолог и психиатр, авторы многих трудов по профильной для нас теме, согласились прокомментировать изложенную проблему с научной точки зрения и детально расписать механизм формирования суицидального поведения у интересующей нас категории людей.
Разговор начал доктор психологических наук:
— Затронутая тема очень интересна. Не будь она так трагична, ее можно было бы назвать привлекательной. Особенно обидно, что такие отрицательные тенденции укрываются от общества. Думаю, если бы не СМИ, множество случаев суицида сотрудников МВД никогда бы не стали достоянием гласности. А между тем мне и моему коллеге в рамках научной деятельности и преподавания часто приходится общаться с офицерским составом оперативных и следственных подразделений полиции. И мы в курсе основных проблем этой категории госслужащих.
— Можно более подробно и, по возможности, понятно для неискушенного в академических терминах читателя?
В разговор вмешивается психиатр: «Молодой человек! Как Вы говорите «сжато», не выйдет при всем желании. Мы с коллегой перед встречей с Вами детально обсудили вопрос. Провели между собой репетицию беседы. Затронутая тема сама по себе тянет на небольшое научное исследование. На его начало — точно. Если бы не возможные проблемы по работе, то мы бы охотно взялись за подготовку соответствующего труда и проведение исследований. Однако по ряду причин вписать свои имена не можем, и провести детальный анализ происходящего нам тоже никто не даст. Слишком много может при этом всплыть негатива и того, чего чины из министерств не любят. Потому Вы либо слушаете развернутые ответы, либо смысла в нашей беседе вообще нет. Согласны?
Несмотря на отточенный десятилетиями лекций «менторский» тон, звучало это весьма благожелательно. Оставалось только согласиться.
— Итак, — продолжил прерванную речь психолог, — для начала давайте уясним, что же собой представляет в стрессовом плане работа сыщика (куда я отношу по некоторой общности признаков оперативников, участковых, частично следователей) и патрульного (в число которых поместим работников вневедомственной охраны, ППС и ГИБДД). Разберем основные стрессовые факторы, действующие на них в любой стране мира. Пока без учета нашей специфики. Смотрите, общепризнанными трудностями полиции являются фактор внезапности, то есть резкое, непрогнозируемое изменение обстановки, требующее быстрого изменения первоначального шаблона и плана действий. Любое промедление в той или иной критической обстановке может стать роковым для полицейского или гражданских лиц. И это необязательно захват ОПГ или контртеррористическая операция. Отнюдь. Наиболее резкие изменения обстановки с внезапными угрозами происходят в повседневном общении с семейными дебоширами, наркоманами, алкоголиками, психически больными людьми, при выездах на происшествия.
Отсюда прямо вытекает следующий фактор — опасность. Это прямая возможность гибели людей, получения ими травм, ущерба имуществу от чьих-то преступных действий или сочетания негативных обстоятельств воздействия окружающей среды. Такие моменты тоже могут возникнуть (и возникают) неожиданно. В связи с чем желающий остаться целым сам и защитить людей полицейский всегда обязан таковую возможность учитывать, иметь в виду.
Еще один фактор, находящийся в прямой зависимости с данными двумя, — фактор недостатка времени, когда секунды определяют успешность или провал твоих действий и результатов принятого решения. Это требует постоянной мобилизации сил и внимания. И, соответственно, повышенного расхода энергии организмом служащего. Что само по себе требует последующего отдыха и восстановления.
Далее идет фактор размытости, нечеткости возможной угрозы. Отсутствие четких данных о том, чего ждать от того или иного человека, общая неконкретность поставленной задачи, вероятность изменения обстановки. Например, любой вызов на семейную ссору может обернуться как примирением родственников, а соответственно, взятием обоюдного объяснения сторон и благополучного исхода, так и дракой, поножовщиной и даже стрельбой потерявшего адекватность «клиента». Что уж говорить о засадах, рейдах по притонам, «злачным местам», заброшенным зданиям, теплотрассам и прочим точкам концентрации нежелательного элемента.
Сюда отнесем и фактор постоянной новизны, который можно сформулировать как наличие разницы даже схожих ситуаций, обусловленной особенностями психики различных индивидов и их поведенческих реакций… Два разных человека могут по-разному отреагировать на одну и ту же фразу. Что уж говорить о действии или предложении «пройти в отделение», хотя бы и с самой безобидной целью снятия показаний или уточнения обстоятельств преступления?
— Но это же не исчерпывающий список?
— Конечно, нет. Примерный. Добавьте сюда ответственность за людей, морально-нравственные дилеммы, монотонность изматывающей работы, длительные дежурства, недосып, ограниченность сроков принятия решений по процессуальным документам, конфликты в семье из-за малого времени пребывания с родными и многое другое. И Вы получите международный профессиональный портрет полицейского «на земле». Все перечисленное само по себе накладывает заметный отпечаток и приводит к неизбежной профессиональной деформации. А уж в сочетании с дополнительными элементами психических перегрузок может образовать просто «убойный коктейль» из эмоций и переживаний, способный вылиться во что угодно. А когда человек имеет прямой доступ к оружию…
— То, что Вы сказали, характерно, наверное, действительно для всех полиций. По крайней мере, в развитых странах. И тем не менее в США, Франции, Германии, Сингапуре, Тайване, иных развитых и относительно развитых странах такой проблемы, как повышенная суицидальность полицейских, не стоит. Так значит, дело не только в этом?
— Само собой, не только. Хотя справедливости ради надо заметить, что трудности восприятия общества и внутренние конфликты преследуют полицейских везде. Но эти все стрессы, они… Как бы выразиться, не залезая в дебри, как Вы сказали, «академической» лексики… В общем, эти трудности и, соответственно, стрессы, они даже при поступлении на службу в МВД ожидаемы. Человек живет ведь не в информационном вакууме. И примерно представляет, чем предстоит заниматься. То есть он соглашается на определенные лишения добровольно, что в норме серьезно сглаживает деструктивные последствия таких воздействий. А у нас на весь этот и так немалый «психологический груз» накладывается бездушная, тупая бюрократия, абсурдность требований, непонимание полицейским смысла своих действий и планомерное, «тупое» давление руководства в бесконечной гонке за «показателями»… Все это давно превратилось в вещь в себе. И, попав туда, нормальный, адекватный человек теряется. Испытывает чувство вины, неправильности происходящего, несоответствия реальности с его (зачастую вполне нормальному) представлению о ней. Вот и получается на выходе то, что получается… Не слишком научно? Старался не сыпать узкоспециализированными терминами…
— Все более-менее понятно. Непонятно только, какие именно «безумные» показатели требуют от наших полицейских и как конкретно осуществляется «прессинг» руководящей вертикали? Не подскажете?
— Кое-что могу рассказать, но это будет неточно. Тут лучше обратиться к самим полицейским. Расскажут детальнее. А мы давайте все же по своей специфике… Надо уже «передать слово» коллеге от психиатрии. А. П. лучше меня пояснит механизмы развития суицидальных состояний личности и их, так сказать, «практической реализации». Ответит на специфические вопросы. Готовы?
— Да. С чего начнем?
— С формирования предрасположенности к суициду и объяснения предрасполагающих причин данного феномена.
— Так-таки и феномена? А как же теории суицидальных наклонностей? Поведенческих и личностных черт? Есть научно обоснованные методики выявления самоубийц?
— Вы все правильно сказали. Именно с этого и начнем. Первое — таких методик, дающих сколь-нибудь прогнозируемую достоверность определения склонности к суициду, нет. Вот нет — и все тут. Сами суициды делятся в принципе на три группы — истинный суицид, это когда человек осознанно планирует акт самоубийства, желает его и обдуманно совершает под давлением значимых для него обстоятельств добровольное прерывание жизни. Его хоть как-то можно спрогнозировать определенными признаками-«маркерами».
— Например, резкое прерывание давних социальных связей, «прощальные» мотивы в диалогах со знакомыми, резкая раздача долгов, высказывание мыслей об уходе из жизни, высказывание чувства вины, оценка своего социального положения как безнадежного и так далее. Это все может свидетельствовать о том, что человек решился на крайний шаг. А может и не свидетельствовать. У кого из нас не было друзей, которые плакались в жилетку на предмет того, что «жизнь кончена, все пропало, мы все умрем, нет смысла жить дальше, ты прости, если что»… А через день-два глядишь — человек собрался, подумал, провел анализ ситуации и благополучно вышел из кризиса. Так что здесь точно неоспоримым является лишь звонок гражданина в психоневрологический диспансер и высказывание желания госпитализироваться «во избежание»… Никак иначе.
— Это что касаемо истинного суицида. С ним относительно просто. А есть еще и аффективный, спонтанный. Это когда у человека копится, копится, копится стресс. Не имеет выхода. Нет «разрядки». И вот он под влиянием незначительного, мелочного, по сути, «спускового» повода совершает внезапное самоубийство. Мысли о таком выходе у него ранее, может ,и были, но он их от себя гнал и доминантой они не являлись. И тем не менее по причине «потому что» (то есть с логической точки зрения — без причин) делает необратимое. Это вообще невозможно предсказать по отношению к конкретному лицу.
Имеется еще демонстративно-шантажное поведение, когда человек хочет чего-то добиться, угрожая свести счеты с жизнью, если ему не предоставят что-либо и в ходе угроз случайно добивается «нужного» результата. Эта категория шантажистов нам (в рамках темы о полиции) совсем не интересна, поскольку представляет собой определенный набор легко выделяемых патологических моделей поведения вроде истеричности, патологической же агрессии, крайней возбудимости, злобности, иных неприятных черт психики, отсутствующих или малоразвитых в норме. И подобные лица все же отсеиваются при приеме на службу в ОВД в рамках прохождения военно-врачебной комиссии.
- Хорошо… То есть плохо, конечно… Но неужели нет четких критериев того, что человек может уйти из жизни? Ну, там, набора черт характера у выживших суицидников?
— Почему же, кое-что есть… Часто при диагностике и составлении клинической картины на лицо, совершившее суицидальную попытку, можно заметить явный нейротизм (тревога, пессимизм, негативность прогнозов, злобная враждебность миру и обществу, стресс-уязвимость, склонность к депрессии и рефлексии, самокопанию). К сожалению, такой же «букет» нередко имеется и у вполне жизнестойких людей, которые даже не собираются умирать, а просто «отравляют жизнь другим». Все мы знаем подобных типов… Эти не повесятся никогда и ни за что — слишком любят себя. Так что рискну отметить, что на данном этапе развития медицины, психологии и в целом «науки о человеке» медиками не выявлено каких-то особых черт психики или их переплетений, позволяющих точно указать на повышенный риск суицида. Хуже того, среди 100% умерших добровольно на моей практике и практике «маститых» коллег в России и за рубежом только от 20 до 30% людей имели ранее выявленные психические заболевания. А остальные 70–80% демонстрировали в повседневной жизни полностью нормальное поведение. И уж конечно, нельзя относить к стандартным случаям суицида осознанное пожертвование собой в бою или уход из жизни во избежание пыток. Это уже, знаете ли, патологические ситуации, а не патологическое поведение.
— И тем не менее, наши полицейские, проходящие худо-бедно профотбор, медкомиссии, психиатрические исследования и т.д. и т.п., с завидной регулярностью совершают «успешные» попытки… Так с чем связано это? Данная тема и есть основная в нашей беседе. А Вы «уводите» как-будто…
— Я никуда и ничего не увожу. Просто без такого длинного изложения основных, базовых понятий трудно донести до аудитории (а Ваших читателей я сейчас все же косвенно отношу к своей аудитории) мысль о том, что основным суицидом в нашей правоохранительной системе (большинство которой как раз и составляет полиция и Росгвардия) именно является суицид аффективный. Но это не значит, что он случайный, скорее наоборот. Повышенная суицидальность сотрудников ОВД — есть прямое следствие той модели управления, которая сейчас доминирует в полиции.
— Сможете доказать?
— Только «по косвенным». Прямых данных о том, что это целенаправленная политика Министерства внутренних дел России у меня и моего коллеги, сидящего рядом, нет. А мы, прошу заметить, вхожи во множество «высоких кабинетов». Но никто не сказал нам, что данная система была создана целенаправленно и имела изначальную задачу «загнобить» полевых работников из числа УгРо, участковых, ППС, овошников, следствия, дознания, дежурных частей… Отнюдь. Здесь мы, на наш двойной взгляд, позволю уж себе высказаться за двоих (поймав подтверждающий кивок профессора-психолога), — продолжает доктор медицинских наук, — имеем дело с тем случаем, когда «хотели, как лучше, а получилось, как всегда». Или же по-другому (возвращаясь к классике психологии по Юнгу), коллективное бессознательное структуры, при реализации на практике многих положений задуманной реформы министерства оказалось сильнее, чем задумки и первоначальные посылы этой самой реформы. И вытащило наверх самые темные, глубинные психоконтуры функционирования структуры. Вот именно из-за этого мы и хотели бы сохранить анонимность. Как Вы понимаете, такого заявления нам не простят…
— А можно более развернуто? Теперь подробности интересуют уже меня… Да и читателя, полагаю… Такой взгляд на ситуацию… Сможете доказать?
— Надеюсь, смогу. Если не доказать, то обосновать возможность и показать негативную тенденцию. Прошу понять, ни я, ни коллега не претендуем на истину в последней инстанции, можем ошибаться. Нужны солидные, фундаментальные исследования феномена с доступом к личному составу и диагностике. И все же за формированием такого отношения к людям в полиции стоит нечто большее, чем местечковые перегибы.
Тут следует немного прерваться и вспомнить то недавнее прошлое, участником и субъектом действия которого наряду с прочими фигурами была и российская милиция. Ведь эти события свежи в памяти всех, кто так или иначе застал последние 22–25 лет новейшей Российской истории. И нелишним здесь будет привести ряд доводов, вполне органично ложащихся в ту версию кризиса управления МВД, которую мы в изложении собеседников приведем несколько позже. А пока, скользя вниз по шкале времени, вспомним былое…
После распада СССР советская милиция оказалась в глубоком кризисе — отсутствовало понимание цели работы, общего направления и того, ради чего все это делается. Был явный кризис. Системный кризис. Стоял вопрос о дальнейшем существовании государства вообще. Это время (90-е годы) было памятно всем, кто его пережил, диким разгулом криминала. Просто чудовищным произволом, когда полезшая из всех щелей «братва» могла спокойно устроить перестрелку в центре города, пользуясь параличом правоохранителей и (чего уж таить греха), повальной коррупцией в стане «сторожей»… Потом к концу 90-х, пришедшие в себя милиционеры стали отлавливать и сажать расплодившиеся банды буквально пачками. А как следствие того, получивший огромное влияние и силовой ресурс РУБОП частично «заменил» рэкетиров на ниве «крышевания» бизнес-структур. Еще бы, ни одна банда не могла сравниться с возможностями борцов с организованной преступностью. Отряды СОБРов, обученные и натасканные превозмогать «силу силой», буквально «ломали» боевые группы бандитов. «Ослепшая и оглохшая» по воле Кремля прокуратура демонстративно не реагировала на жалобы членов преступных сообществ о пытках и побоях в кабинетах оперативников. А один из подзаконных актов (указ президента Ельцина № 1226 от 14.06.1994 года) давал возможность отправлять подозреваемых в причастности к ОПГ на 30 суток внесудебного ареста в спецприемники, где с задержанными опять же проводилась различная «работа». Как вербовка и отработка на предмет совершения преступлений, так и банальные избиения и истязания для дачи нужных показаний.
Все это в совокупности позволило сбить волну уголовщины и загнать оргпреступность в некие рамки. Зачастую весьма зыбкие, но тем не менее осязаемые. Вот только «дикая» логика развития российского бизнеса и столь же «дикого» построения взаимодействия между капиталом и государством, настоятельно требовала наличия неформального регулятора, могущего рассудить спор «по-справедливости». По тем самым пресловутым «понятиям». И на место этого «регулятора» пришли занявшие место бандитов «мутировавшие» силовики, во многом впитавшие традиции «братков». Надо сказать, в соответствии с фразой философа Фридриха Ницше о том, что, «сражаясь с чудовищами, сам рискуешь превратиться в чудовище, и, если ты вглядываешься в бездну, бездна тоже вглядывается в тебя».
С определенных пор именно за силовиками осталось последнее слово при решении множества кулуарных вопросов. Сначала основным игроком на данной площадке был УБОП, а потом постепенно влияние перешло в ФСБ, что никак не изменило сути процессов, а даже усложнило их, ввиду большей закрытости чекистов в сравнении с милицией.
Однако такой «тихий передел» (неплохо описанный в статье «Новой газеты» от 05.02.2018 года под названием «Четвертая Силовая») все равно не убрал другую проблему. А именно то, что, несмотря на явное ослабление МВД, это министерство сохранило за собой множество важных позиций и (благодаря сформированной в 90-е годы круговой поруке, плюс непримиримой защите подчиненных руководителями) было во многом неподконтрольно центру. Эту негативную для Москвы тенденцию требовалось «сломать». Но как?
Многие высокопоставленные чиновники по данному поводу говорят, что «слона начали есть маленькими порциями» и для реализации этой идеи был разработан и воплощен поэтапный план-руководство к действию. Начался он с назначения министром МВД полностью лояльного новому президенту Бориса Грызлова, который первым начал поднимать дела «оборотней в погонах», а вновь созданные в недрах МВД подразделения УСБ (нынче ОРЧ СБ), отрабатывая необходимость своего существования, стали внутриминистерским противовесом УБОПам. При этом влияние у силового милицейского «гиганта» постепенно забирали, отдавая его ФСБ и прокуратуре. Следующим шагом стала внезапная (и по-своему глупая) ликвидация УБОПов по всей стране, когда пришедшие на службу люди обнаружили управления закрытыми… Сделано это было без предупреждения в одну ночь. Фельдъегеря «сбились с ног», доставляя пакеты с новым указом президента Дмитрия Медведева (указ № 1316 от 06.09.2008 года). Да, таким шагом были ликвидированы многие устоявшееся коррупционные цепочки. Но и сами правоохранители были отброшены в противостоянии с ОПГ на многие годы назад…
С этих пор МВД перестало играть роль внутреннего «полюса силы», переместившись как структура на роль исполнителя воли Центра. А министр Рашид Нургалиев, даже не помышляя о самостоятельности, активно способствовал проведению такой политики внутри подчиненного ведомства.
Но и этого при анализе управленческих решений тех лет, видимо, оказалось мало. Слишком велик был «дух непокорности» внутри, казалось бы, полностью поставленного под контроль аппарата милицейских структур. Начальники на местах, связанные многими давними контактами и обязательствами, зачастую совершали действия, исходя из личных интересов, а в «россыпи» отделений милиции российской глубинки процветала негласная традиция, что попавший на ночь в РОВД гражданин будет избит, так сказать, в «целях профилактики». Но при этом в таких вот местных отделах продолжалo трудиться много тех офицеров, кого реально боялся территориальный криминалитет. Часть из таких сотрудников была по-настоящему «безбашенной». Они (как пел Лебединский, «опера, что не боятся ни волыны, ни пера») могли с одинаковой легкость, как положить «на ласточку» человека, заявившего в кабинете о своих гражданских правах, так и свободно пойти на нож, задерживая отморозка-грабителя, сорвавшего сережки с девушки или пырнувшего в бок снимающего с банкомата деньги работягу. Под стать таким оперативникам были и их начальники — хитрые, «жженые», самостоятельные, «хозяева» городских и сельских округов, имевшие компромат на судей и прокуроров, считающие себя единственной реальной властью. Так что позитив и негатив в таких офицерах были причудливо смешаны. И при этом каждый подобный сотрудник, естественно, не мог не нажить себе множество врагов и недоброжелателей…
А далее складывается полное впечатление, что к данному «взрывному материалу» была применена самая эффективная методика борьбы по схеме «разделяй и властвуй». И причины к тому, естественно, были. Такую «казачью вольницу» действительно необходимо было обуздать, поскольку эта «анархия» в важнейшем правоохранительном ведомстве реально угрожала безопасности государства. Другой вопрос, как именно это было сделано… Попробуем восстановить хронологию событий.
Сначала в СМИ начали понемногу подниматься ряд замалчиваемых ранее острых и неприятных тем о милиции и положении дел в ней. Благо, что далеко не безупречная работа самого МВД обильно снабжала прессу и общественность такого рода пищей для размышлений. Потом, после дела майора Евсюкова накал публикаций и частота их выхода увеличились до предела, приняв характер истерии. Где-то справедливой, где-то нет. Но именно эта волна сдвинула с места процесс реформы проблемного министерства. Правда, то, как реформа проходила в деталях, осталось целиком на совести ее авторов и исполнителей. Похоже, это тот самый случай, когда лекарство оказалось злее болезни. Или же метод «лечения» и состав «докторов» были изначально подобраны неверно… Как знать?
Интересно и то, что после реформы число преступлений и беспредела (совершенных служащими уже полиции), в принципе, не уменьшилось. И тем не менее на федеральные каналы почему-то стали попадать только самые «вопиющие» случаи, вроде «казанской бутылки» или дела в отношении начальника ОРЧ СБ УМВД по Ростовской области. Остальное же резко стало проходить мимо внимания Центра. Будь то положение дел в иных правоохранительных органах, как и отсутствие внятного судебного контроля, равно как и в целом кошмарная система «басманного правосудия», вовсе плавно обходились в злободневной повестке дня…
Дальше — больше. Из бесед с самими полицейскими часто можно слышать их мнение, что под этим соусом началась настоящая охота на ведьм, когда сотрудника могли (и могут) обвинить в нанесении побоев лишь на основании слов потерпевшего. Так это или нет, сказать сложно, потому как «мнения сторон» в оценке вопросов превышения полицейскими полномочий сильно разнятся. С одной стороны, крайне не хочется возвращения к недавнему прошлому, где даже гражданин, доставленный в отдел по ориентировке, рисковал остаться инвалидом и быть избитым отморозками в форме. С другой, тот же гражданин чувствует себя беззащитным перед агрессивной шпаной, видя, как та порой дерзко и безнаказанно, переходя на брань и рукоприкладство, общается с патрульным ППС или с участковым инспектором. И найти баланс между этими крайностями-экстремами — первейшая задача для тех, кто взвалит на себя ношу по наведению порядка внутри разваливающегося ведомства.
И то, что эти самые полицейские в каждодневной работе перестали чувствовать защищенность, увы, стало печальной данностью. При этом оценка правомерности их действий в каждом конкретном случае находится исключительно в ведении Следкома, имея сильную зависимость от личных отношений сыщика и следователя. А также указаний руководства обоих ведомств по регионам. Ввиду чего нередки стали случаи как необоснованного преследования лиц неугодных, так и явного укрывательства преступлений по отношению к тем, к кому высокие чины имеют явный интерес и благоволение.
А потом на фоне всего этого калейдоскопа прозвучала неуклюжая фраза Нургалиева, что «милиционеру можно давать сдачи», воспринятая поднадзорным контингентом как то, что «милиционера можно бить». Растиражированное и перевранное выражение министра (во многом действительно прилагавшего усилия к повышению открытости и прозрачности МВД) стало для уголовного элемента руководством к действию. Авторитет МВД упал «ниже плинтуса». Участковый из «шерифа Аниськина» сам превратился в потенциальную жертву. А оперативник местного ОУР в человека, вынужденного оглядываться «на каждый чих», дабы не поменяться местами со своим «клиентом». Избиения же самих правоохранителей так и вовсе стали печальной «повесткой дня», и очередное сообщение об этом уже мало кого может удивить…
Безусловно, как следствие такой политики, формальная дисциплина на низовом уровне МВД сильно подросла. А количество избитых в милицейских казематах людей резко сократилось. Любители колотить беззащитных тоже притихли, опасаясь последствий. Еще бы, если даже их адекватные коллеги стали бояться применять спецсредства и физическую силу. Даже к тем, кто полностью и на законных основаниях заслуживал такого обращения и прямо на него провоцировал. («Полицию стали бить и перестали уважать»).
А далее началось то, чего нельзя было допустить даже в теории. Говоря точнее, в ходе последовавшей летом-осенью 2011 года «переаттестации» одни милиционеры (получившие в руки право «казнить и миловать») буквально «сожрали» других, не пропустив их через сито перехода в полицию. Следует ли говорить, что такого рода «чистка» оставила в рядах полицейских не самых честных, а самых подлых и бесхребетных, готовых «колебаться вместе с линией партии» и точно знающих, «с какой стороны бутерброда лежит колбаса». Матерые взяточники тоже без труда аттестовались, отдав за перевод на новые-старые должности солидные подношения вышестоящим начальникам. А вот по людям, имеющим свое мнение, был нанесен нокаутирующий удар.
И с таким кадровым резервом руководства российское МВД вступило в «эпоху Колокольцева». Сейчас, конечно, уже сложно сказать, какие конкретно цели и задачи были поставлены в ходе проведения реформы. Но столь же нелегко спорить с тем, что баланс уважения к полиции, соблюдения ею законности и взаимной правовой защиты полицейского и гражданина оказался сильно подорван. А по ряду пунктов так и вовсе разрушен, по итогам чего общество и МВД оказались в позиции противостояния, а не диалога и взаимопомощи.
И вот на основе этого…
— По сути, сейчас на руководящие должности внутри МВД массово выдвинулись социопаты, — говорит вновь взявший слово профессор психолог. — Те, кто равнодушно относится к человеческому горю и страданиям. По крайней мере, я вижу картину именно так. Ушла в прошлое не только круговая порука, но и дружба, взаимовыручка, ответственность начальника за подчиненного. Сейчас любой руководитель (почти любой) без зазрения совести «сдаст» попавшего в неприятную ситуацию сотрудника, а то и сам добровольно доставит его в СИЗО. Защищать никто никого не будет. Всех «защитников» тщательно «выпололи» ранее. В свете этого совершенно естественно нежелание младшего и среднего звена работать и раскрывать преступления, зная, что при малейшей проблеме их оставят с этой проблемой наедине. Даже сочувственно кивать не станут, а сделают вид, что «такого у нас не было, и кто это, мы не знаем». Указанный паттен (в переводе образец-схема) поведения стал в отношениях начальник-подчиненный превалирующим. При том, что крайне жесткие и бессмысленные «нормативы» по раскрытию преступлений, составлению протоколов, изъятия определенного «веса» наркотиков, единиц оружия при переходе из милиции в полицию никуда не делись. А просто замаскировались словами «перспектива», удельный «вес», «приоритетное направление работы» и схожими обозначениями старой «палочной» сути. Думаю, действующие работники МВД знают и иные обозначения.
И тут вовсе неудивительно, что основным методом управления личным составом для руководителя, желающего продвинуться, стало психологическое насилие. А «тропа успеха» стала выстлана разбитыми судьбами и сломанными жизнями подчиненных, к чему, конечно, относятся и суициды. Впрочем, не только они. Уволенные, невротизированные и привлеченные к уголовной ответственности сотрудники в огромном большинстве тоже есть результат такого «хозяйствования». Все это стало как бы нормой…
— Теперь более-менее Ваша позиция ясна. Если так, то можете пояснить, почему люди предпочитают не увольняться, а «самоубиваться»? Ведь это плохо. Со всех сторон плохо, как ни крути. Даже подло по отношению к родственникам, порицаемо религиями (по крайней мере, основными христианскими конфессиями и исламом). Ну не принимать же всерьез версию о повальном шантаже компроматом желающих уйти со службы?
— Так никто эту версию как основную и не рассматривает. Все же суицидников в рядах МВД и Росгвардии на порядок меньше, чем спокойно ушедших со службы. Тут Вам бы обратиться на любую биржу труда, в комитет занятости населения. И там посмотреть, сколько ушло из силовых структур. А суициды как раз остаются уделом меньшинства, не желающего по ряду причин как уходить, так и подстраиваться под неадекватные требования. Возникает внутренний конфликт, усугубленный давлением сверху. И здесь очень важно заметить, что человек попал в такой «психологический капкан» и, потеряв всестороннюю ориентацию в обстановке, зациклился на служебных проблемах и несправедливости отношения к себе. А дальше — эффект накопления и… финал… Был такой психолог Курт Левин. Он весьма точно описал процесс, происходящий с находящимся в коллективе работником. А к коллективу силовой структуры, «зарегулированной» множеством приказов, это относимо вдвойне.
Его фундаментальная психологическая теория «силовых полей», на основе работ на управляемыми кризисами и концепцией «Разморозь. Измени. Заморозь» предельно точно описывает суть процесса психологической деформации. Собственно, более мягкие варианты такого способа изменения реакций и поведения человека через коллектив используются во всех крупных корпорациях. А математический расчет «порога восприятия кризиса» (в котором неизбежно оказывается пришедший в полицию человек) доказывает, что у каждого из нас есть точка невозврата, после перехода которой масштабно длящимся стрессовым воздействием по мере накопления хронического стресса (так называемый дистресс) человек готов бежать куда угодно, лишь бы подальше от источника проблемы и душевной боли. И бегство от жизни — вполне себе укладывающийся туда вариант… К сожалению… Говоря проще, такую временную «пластичность» психики можно использовать для закрепления желаемых изменений, если есть такая цель. А если нет, то просто довести человека «до ручки», когда он, по сути, не видит иного выхода и даже увольнение со службы не рассматривает за вариант спасения. Это вкратце. В заданных рамках функционирования МВД — не каждого и не всегда. Но можно.
На этом интервью было окончено. А мы продолжили изучать текущее положение дел.
При внимательном взгляде и поиске ответов трудностей с детальным освещением методов издевательств и подавления личности внутри современного МВД не возникло. Скорее наоборот, прибавило работы по отделению общих способов от «ограниченно применяемых». Но все же удалось выявить основные, в чем очень сильно помог архив паблика «Омбудсмен полиции», позволивший провести анализ основных направлений жалоб полицейских. Свою лепту внесли и приватные беседы с носителями полицейских погон.
На первом месте среди практикуемых унижений стоят лишение выходных дней, сдвигание графика отпусков и несвоевременная смена следственно-оперативных групп, когда вместо 9:00 утра предыдущая группа может быть отпущена в 12–14, а то и 16 часов дня. Все это из-за, по сути, прихоти начальника-самодура, никак не наказуемой на практике.
На втором месте (впрочем, по частоте применения соперничающим с пунктом один) стоит проведение очередным «руководятлом» (как ласково называют подобную категорию начальства в комментариях «Омбудсмена полиции» и схожих тематических форумов) бесконечных совещаний, сборов подчиненных по несколько раз на день, выдачей бессмысленных указаний, криками, обвинениями в бездельи, вопросами о том, что сделано за день (а из-за данных совещаний подчас сделать что-то просто невозможно), придирками и переходами на личности.
На третьем месте стоит приказ дежурному (по сути преступный и прямо противоречащий нормативно-правовым актам, регламентирующим хранение оружия) не принимать пистолеты у отработавших положенное время сотрудников до тех пор, пока каждый из них (или все подразделение «вскладчину») не принесет необходимое число протоколов, преступлений, формальных рапортов и тому подобных «результатов», нужных для похвалы вышестоящего над «царьком» руководства.
При этом все указанное направлено на одно — неуклонное повышение числа выявленных преступлений и административных протоколов. Никого не волнует, что при сокращении населения России и увеличении доли социально-пассивных пенсионеров подобный рост в принципе невозможен, а скорее наоборот. Это остается за кадром, и девиз «палка любой ценой» стал основным во многих отделах и подразделениях. При этом в случае ловли подчиненного на фальсификации начальник (нередко отдающий устный приказ о нарушении закона) зачастую не несет за него ответа (впрочем, тут все зависит от «толщины» и «волосатости» поддерживающей каждого конкретного «мини-босса» длани). Однако случаи, когда сотрудники отправились за решетку, а их непосредственный «шеф» на повышение, вовсе не редки.
Попытка обратиться куда-либо внутри системы МВД за защитой от произвола тоже не ведет к успеху. А жалобы на конкретного самодура тут же «спускаются» этому самому самодуру на рассмотрение. Или же «доводятся до сведения», дабы он до окончания служебной проверки «решил вопрос» с поборником справедливости. Обратиться за помощью к служебному психологу тоже невозможно. Любой визит с проблемой мгновенно станет достоянием кадровой службы с направлением на военно-врачебную комиссию на предмет соответствия и профпригодности. Указания на невыносимые условия службы не воспринимаются в принципе, а штатные психологи, кроме проведения типовых тестов, не владеют методиками психологического консультирования, не гарантируют конфиденциальность и даже при желании не имеют полномочий поставить вопрос о наличии нездорового климата в коллективе под угрозой собственного увольнения. Подразделения ОСБ (призванные, кстати, не только выявлять оборотней, но и защищать полицейских) тоже в данном вопросе полностью самоустранились и не реагируют на негативные сигналы из того или иного подразделения. Впрочем, они зачастую загружены ничуть не менее странными задачами, чем их «паства».
В этой связи особенно едко звучит фраза одного из наших собеседников-полицейских, который на вопрос о том, почему его коллеги увольняются со службы или совершают самоубийства, заметил, что лично он удивлен, почему до сих пор убивают только себя. И добавил, что «как начнутся расправы над садистами-начальниками, так все это и прекратится».
Согласны. Прекратится. Вместе с целостностью страны, ее суверенитетом, независимостью… Ситуация, когда подчиненный стреляет в старшего, везде и всюду характеризуется как критическая для существования государства. Однако пока что, благодаря существующему в полиции положению дел, мы все рискуем оказаться в крайне неприятной ситуации, что тоже вполне возможный вариант развития событий. Не хотелось бы в дальнейшем соответствия горькому куплету из песни барда Сергея Трофимова:
«…Прем по ухабам да кочкам, к невозвратной критической точке, где страну разорвет на кусочки под салют янычар…»
Станут ли эти слова пророческими или помогут осознать опасность и обратить негативное развитие событий вспять, покажет время. Но все же хотелось бы, чтобы это так и осталось суровым «предупреждением о несбывшемся», потому что новая смута рискует стать последней, независимо от того, кто, как и с какими целями желает в ней участвовать.